Михаил Лифшиц
Либерализм и демократия.

Часть 2.

Начало

4. Метод скальпеля

С моей точки зрения, вопрос о причудах современного вкуса и праве художника им предаваться запутался во всем мире в сложный гражданский и эстетический узел, который может быть развязан только советской демократией, поскольку ей в принципе чужды «устарелые» методы казёнщины и секуции. Вывод моих противников состоит в том, что нужен пересмотр понятия «модернизм». Сечь можно только за плохой модернизм, а для того чтобы не вышло ошибки, нужно дифференцировать, то есть разделить тех, кто подлежит и кто не подлежит сечению. Но прежде всего нужно избавить от розги знаменитых поэтов и художников, особенно состоящих в одной из коммунистических партий или антифашистов. Если я верно понял неуловимую мысль А. Дымшица, он считает отрицательное отношение к модернизму в целом устаревшей позицией и предлагает заменить мою страшную дубину более тонкой работой посредством скальпеля.

В общем картина ясна. На одной стороне — передовые люди эпохи, стоящие за прогресс, на другой — тёмные силы в лице автора этих строк. Ну что же — давайте проверим эту конструкцию. Сравним метод скальпеля с теми практическими выводами, которые заложены в моей устаревшей позиции, посмотрим, в чём заключается больше возможностей для всякого произвола и утеснения. На этом примере, товарищ читатель, я попробую показать разницу между либеральным и демократическим подходом к любому вопросу в современных условиях. Если мне это удастся, значит, нет худа без добра и наши словопрения будут полезны.

Для этой цели представим себе живую картину — А. Дымшиц в белом халате, вооружённый скальпелем, начинает дифференцировать модернизм. Перед началом операции напомним, что скальпель не только тонкое, но и острое оружие — то, что отрезано скальпелем, трудно потом пришить, а если эта операция на живом теле будет повторена несколько раз, то дело может принять совсем плохой оборот.

Но А. Дымшиц не ошибается, ведь у него под рукой такое руководство, как сборник Института имени Горького, а там, если верить нашему рецензенту, всё точно указано — кто полный модернист и кто лишь частичный, то есть принадлежит к тем «отслаивающимся», у которых даже самый модернизм уже доброкачественный. Мне не удалось прочесть эту книгу, и я ничего плохого о ней сказать не хочу, кроме того, что А. Дымшиц извлёк из неё много ходячих фраз. Следуя своему руководству, он отмечает наличие в современности критического реализма и романтизма, а также вводит ещё один параметр — гуманизм. С другой стороны, как видно из всей его литературной деятельности, не всякий даже социалистический реалист может быть отпущен с миром. Одним словом, А. Дымшиц не запутается, будьте спокойны! Некоторые образцы его хирургии известны читателю журнала «Октябрь» и других органов печати, а многие писатели могли бы представить медицинские справки о том, какое действие оказал на них метод скальпеля.

Чтобы поставить наш опыт в наиболее благоприятных условиях, допустим, что при А. Дымшице будет состоять учёный совет в лице докторов Л. Гинзбурга, Д. Лихачёва и других авторов коллективного письма «Осторожно — искусство!» («Литературная газета», 15.11.1967). Не подлежит никакому сомнению, что это люди высокой культуры и строгой врачебной этики. Говорю это без всякого оттенка иронии, напротив — с чувством горечи. Мне жаль, что пришлось ещё раз обратиться к их неосторожному письму.

Итак, начнём. Прежде всего А. Дымшиц делает общий полостной разрез и выясняет, что у художника внутри, затем совершенно безнадёжных режет на части и отправляет в хирургическое ведро, другим удаляет операбельный модернизм, а третьих пока отпускает на волю — посмотрим, куда они будут «отслаиваться».

Но здесь возникает первое затруднение. Если, например, кубизм относится к модернистскому движению, как это полагает весь мир, то нужно его ампутировать. Но такой метод был бы слишком «устарелым», думает А. Дымшиц, и принимает соломоново решение — отрезать половину. Недоброкачественный модернизм начинается, с его точки зрения, «у части экспрессионистов и кубистов и доходит до своего омерзительного предела у всех и всяческих абстракционистов». Последние неизлечимы.

По какому же признаку одни кубисты будут отправлены в хирургическое ведро, а другие оправданы? Все знают, что кубизм был создан Пикассо и Браком. Брак не написал «Гернику», которая играет большую роль в рассуждениях моих противников; может ли он рассчитывать на снисхождение? Мы чувствуем, что учёный совет в этом пункте колеблется. На счёт абстрактной живописи он глухо молчит и правильно делает. Во-первых, «абстракция» вышла из кубизма. Это я придумал её, сказал однажды Леже; по другой, более распространённой версии заслуга принадлежит кубисту Делонэ. А. Дымшиц этого не знает, поэтому он готов резать сплеча, но учёному совету известно, что, например, наш товарищ Пиньон, заслуженный антифашист, также является абстрактным художником, как и многие другие антифашисты. А если речь идёт о том, чтобы спасти от проклятия виднейших, известнейших деятелей, допуская, что модернистами бывают только ничтожества, то как же можно назвать «омерзительными» таких прославленных во всем мире лидеров абстрактного искусства, как Малевич, Кандинский и Мондриан? Неудобно. И в самом деле, чем они хуже основателей других модернистских течений? Зачислить их в реалисты, как это делают некоторые представители «марксизма XX века» на Западе, учёный совет не решается. Поэтому он молчит.

Но вот слово сказано, и мы сразу видим, что операционный зал являет собою зрелище чистого произвола.

«Важнейшей задачей нашего литературоведения и искусствоведения, — пишут известные ленинградские учёные Л. Гинзбург, Д. Лихачёв, Д. Максимов и драматург Л. Рахманов, — является борьба против человеконенавистнической идеологии, против торгашества и шарлатанства, против эстетизированной шизофрении в искусстве или в том, что выдаётся за искусство».

Итак, вопрос о кубизме остался неясным, резать ли абстрактное искусство, как «омерзительное», мы не знаем, зато у нас появилось определение модернизма, вполне точное, без той «зыбкости границ», в которой упрекают меня авторы коллективного письма. Мы знаем теперь, что модернизм есть явление, по существу, лежащее за пределами искусства, — это шизофрения, торгашество, шарлатанство и прочий маразм. Вот что следует удалить, а все остальное — не модернизм.

Ладно, давайте всё-таки говорить более конкретно. Кем можно пожертвовать, чтобы сохранить всё остальное для искусства? Некоторые указания на это имеются в протесте трёх докторов и одного писателя. Уместно ли, спрашивают они, цитировать для характеристики модернизма в целом «кретиническое заявление немецкого дадаиста Швиттерса» о том, что всякий плевок художника есть искусство? Итак, Швиттерса можно отдать А. Дымшицу.

Однако слова Швиттерса имеют не более кретинический характер, чем приведённые мною в статье для журнала «Коммунист», одобренной моими уважаемыми противниками, рассуждения французского поэта Аполлинера, теоретика кубизма[1]. Они не более кретинические, чем сбрасывание с Парохода Современности устаревшей классики в лице Пушкина, Достоевского и Толстого, что авторы коллективного письма хотят представить случайной выходкой, не характерной для модернизма как мирового явления. Должно быть, особенные причины заставили уважаемых историков прибегнуть к такому дипломатическому мифотворчеству.

Кретином ругала Швиттерса немецкая публика, когда он вместе с режиссёром Роланом представил ей образцы своего нового театра, но сам он кретином не был. Да и вообще, когда речь идёт о модернизме, дело вовсе не в том, что существуют кретины, а в том — почему умные люди или, во всяком случае, вполне сознательные существа хотят казаться кретинами. Курт Швиттерс принадлежит к числу лидеров, известнейших деятелей модернистского движения, и он не хуже других. Об этом художнике также существует громадная литература на самой лучшей бумаге. Курт Швиттерс — основатель целого направления, так называемого «мерцизма», участник левого журнала «Дер Штурм», издатель журнала «Мерц»[2].

Но главный сюрприз для учёного совета состоит в том, что Швиттерс причастен к антифашизму. Уместно ли относить к числу кретинов и шизофреников деятеля искусства, чьи произведения были по специальному указанию гитлеровского правительства изъяты из всех немецких музеев? Что, если бы учёному совету была известна речь нацистского ректора Дрезденской Академии художеств Рихарда Мюллера от 23 сентября 1933 года? В этой разоблачительной речи Швиттерс упоминается рядом с таким художником, как Георг Гросс, в качестве одного из вождей «выродившегося искусства». После того, что сказано в письме трёх докторов и одного писателя, мне просто неловко цитировать этот документ. Курт Швиттерс покинул Германию немедленно после прихода Гитлера к власти, а в 1940 году он бежал из Осло дальше на запад. В Лондоне вместе с Кокошкой, Хартфильдом и другими Швиттерс становится во главе «Союза свободной немецкой культуры», он участвует в журнале этого Союза — «Антинацистский ежемесячник». Ставлю ещё раз вопрос — уместно ли называть его слова «кретиническими»?

Однако учёный совет оказывается способным даже на «массовые осуждения»! Так, например, в качестве образца «эстетизированной шизофрении» авторы коллективного письма называют поп-арт. Они ссылаются при этом на мою статью о «попизме». Честное слово, дорогой читатель, ничего подобного я не писал. Если поп-арт можно рассматривать как яркое проявление болезни духа, заложенной во всяком искусстве этого типа, то речь идёт о социальном безумии в смысле записок доктора Крупова. Я даже специально подчёркивал, что старые методы критики «эстетизированной шизофрении» и прочего маразма никуда не годятся. Модернизм в искусстве — есть одна из больших социальных и психологических проблем современной жизни.

Что касается «человеконенавистнической идеологии», то позвольте заметить, что, хотя в духовном отношении поп-арт является отрицательной величиной, среди деятелей этого направления тоже есть достойные люди, выступающие против империализма, против грязной войны во Вьетнаме и создающие своими методами произведения типа «Герники». Таков, например, один из лидеров поп-арта Джеймс Розенквист. Наконец, основатели этого направления — люди, в своём роде, далеко не бездарные. Достаточно вспомнить капитана их команды Роберта Раушенберга.

Одним словом, руководствуясь методом скальпеля, А. Дымшицу уже сегодня придётся рассечь поп-арт пополам, а завтра под давлением движущейся на нас тучи общепринятых и отпечатанных на альбомной бумаге искусствоведческих мнений весь учёный совет будет возмущён, если кто-нибудь позволит себе отнести поп-арт к модернизму. Это предположение насчёт того, что будет завтра, опирается на точное знание того, что было вчера. Читая статьи А. Дымшица, можно подумать, что в мире происходит бурный процесс распада модернизма и перехода всего талантливого на сторону реалистического искусства. Мне кажется, что столь утешительные сведения нужно ещё проверить. Но что, во всяком случае, достоверно, это обратный процесс — эволюция наших авторитетных эстетических воспитателей. С каждым годом они «отслаивают» для себя одну модернистскую школу за другой и, окрестив порося в карася, утверждают, что это уже не модернизм. Так достигаются величайшие победы.

Быть может, Бобчинский тоже чувствовал себя победителем, когда он «петушком, петушком» бежал за дрожками городничего. Конечно, петушком за дрожками не поспеешь, и это, может быть, даже преимущество, если дрожки летят чёрт знает куда. Но такое арьергардное преимущество, кому оно нужно? Кого оно может увлечь? У кого вызовет чувство уважения? Обыкновенный читатель скажет: «Вчера говорили одно, сегодня другое. Пойду-ка я лучше к соседу забить козла!» Что же касается творческих исканий и товарищеского отношения к художнику, даже заблуждающемуся, то предлагаемый нам утончённый метод означает только более либеральное выражение обыкновенного произвола. А. Дымшиц уже приготовил свой хирургический инструмент, а учёный совет ещё не может решить, где должен пройти разрез, отделяющий кретинов от выдающихся, признанных и заслуженных. За кулисами происходит бюрократическая возня, там решается, кого считать на сегодняшний день модернистом, то есть шизофреником. Там отсекают сегодня то, что завтра придётся снова пришивать. «Зыбкость границ» полнейшая, гарантий — никаких.

Ибо нельзя считать демократической гарантией освобождение от клейма «эстетизированной шизофрении» тех художников, которые известны как антифашисты или являются нашими товарищами по партии. Значит тот, кто за нас, тот и будет хорош? Мы уже достаточно испробовали подобный метод в науке, например в биологии, где, к несчастью, долгое время можно было считаться хорошим учёным только на основании того, что вы «наш человек». Нет, в искусстве, как и в науке, должна быть объективная мера, иначе вместо привлечения людей их можно только оттолкнуть. За отсутствие принципов не уважают, не говоря уже о том, что, кроме тактики, есть ещё правда и справедливость. Нельзя считать абстрактную или полуабстрактную живопись Пиньона реализмом, как предлагает один французский автор, а фантазии Матье отбрасывать, видимо, лишь на том основании, что последний принадлежит к другому политическому направлению[3]. Нельзя подсуживать своим игрокам. Это не эстетика, да и не политика.

К сожалению, наши авторитетные эстетические воспитатели сплошь и рядом основывают свои оценки именно на таких мотивах. Будьте уверены, что, если бы Сальвадор Дали, который слывёт у нас первым шизофреником мира, завтра подписал прогрессивное заявление, его немедленно перевели бы из одной палаты в другую. К стыду нашему, никто не может отрицать, что такое бюрократическое искусствоведение, не заключающее в себе ничего нового, является самым обычным делом.

Учитель Павел Федорович Краснов, сокративший число ударов розгой до десяти, был, как известно, большим либералом. Его не любили в бурсе за иезуитство, но он, по крайней мере, относился равно ко всем. Воспитательный метод бюрократического искусствоведения гораздо хуже. Он основан на привилегиях для знаменитостей и в лучшем случае сводится к расширению списка неприкасаемых величин. А. Дымшиц корит меня «Герникой» Пикассо. Но если кто-нибудь из наших художников захочет писать так, как написана эта «Герника», что сделает с ним великий хирург? Немедленно отнесёт к «омерзительным» и разрежет на части. Правда, если за рубежом этому потаённому молодому гению устроят шумную рекламу, придётся включить его в состав новой знати.

Однако, пока у людей есть голова на плечах, вы не заставите их считать такое двоемыслие справедливым, и скорее всего они подумают дурно о самих хирургах. А так как эти последние режут не от своего имени, то получится дискредитация реалистического мировоззрения и научных понятий, лежащих в его основе. Так оно и происходит на самом деле. С другой стороны, метод скальпеля не отвечает принципам советской демократии и невыгоден для современного художника, который и без того, в силу развития самого искусства, находится в сложном историческом положении.

А. Дымшиц рассматривает слово «модернист» с точки зрения паспортного режима, а не с точки зрения общественной мысли — в этом большая разница между нами, и мы друг друга понять не можем. Авторы письма «Осторожно — искусство!» также отчасти разделяют точку зрения А. Дымшица, но они могут сказать, что всякая критика модернизма вызывает у них мрачные воспоминания. Это — само собой, но отсюда следует, что нужно забрать у А. Дымшица хирургический нож, а не создавать то, что Плеханов назвал «удивительной смесью социализма с модернизмом». Во имя этой новой смеси также можно применять «устарелые» методы. Истина состоит в том, что пора от всякой хирургии, украшенной либеральными фразами о новаторстве, вернуться к методу общественного воспитания. А для того, чтобы это воспитание могло иметь надежду на успех, нужно стремиться к созданию в области искусства наиболее демократических условий, какие только возможны в современной обстановке.

5. Ближайшие выводы

Какие же это условия? Вот первое условие, товарищ читатель. Нужно отделить гражданский вопрос, точнее — вопрос о правах художника — от вопроса эстетического. Слушая пылкие речи молодых людей, защищающих на выставках всякую ахинею, привезённую из заморских стран, вы легко можете заметить присутствие в их речах одного и того же постоянного аргумента:

«Художник имеет право так видеть мир!» В самом деле, художник имеет право так видеть мир — это его неотъемлемое право как человека и гражданина. Но стоит ли так видеть мир — это уже другой вопрос, вопрос идейный, эстетический. Смешивать эти вопросы в духе казёнщины или в духе либерализма — это значит только усиливать заблуждение, способствовать всяким дикостям. Ибо идеи, как верно сказал один французский писатель, похожи на гвозди — чем больше бьёшь, тем глубже они входят. Вот почему для того, чтобы реалистический идеал в искусстве имел настоящий, неискоренимый, то есть добровольный успех, нужно предоставить художнику право видеть мир так, как он хочет, а зрителям в критике судить об этом видении, разумеется, без примеси «устарелых» методов. Лишь на этой основе можно победить грозящее мировому искусству одичание.

А. Дымшиц утверждает, что нельзя отделять человека от художника. По мнению моего строгого цензора, это не марксизм. Неправда, это и есть марксизм в его конкретном диалектическом применении. Представьте себе, что речь идёт о религии. Всякая вера в бога, даже самого «народного» — реакционна. Но для того, чтобы такие хирурги, как А. Дымшиц, не делали отсюда опасных выводов, нужно отделить идейный вопрос о вере в бога от гражданского права каждого человека быть верующим или атеистом. Тут азбука советской демократии, свобода совести. И без подобного отделения невозможна столь желательная с точки зрения материалистической философии победа научных идей над религиозной верой.

Условное разделение двух сторон одного и того же дела необходимо прежде всего для единства в борьбе за лучший мир на земле. Здесь глубокая мысль Ленина даёт нам важный и давно проверенный на практике урок, который можно применить в современном так называемом «диалоге» с нашими зарубежными друзьями или возможными союзниками. Самое главное — это сплочение всех передовых общественных сил на почве борьбы за мир, демократию и социализм. Раскол участников этой борьбы из-за того, например, что люди делятся на верующих и безбожников, был бы только выгоден правящей верхушке старого мира, в котором религия есть неизбежный рефлекс общественных условий. Как сторонники материалистической философии, мы решительно против бога и каких бы то ни было уступок религии, но мы понимаем также, что словами, даже самыми верными, её победить нельзя, а грубая антирелигиозная пропаганда может только повредить. Нужно бороться против объективных фактов — действительных корней религии в жизни, и плох тот материалист, который этого не знает.

Отсюда вывод — непримиримый ко всякому идеалистическому мировоззрению последователь марксистского атеизма обязан искать союза с христианами, язычниками, мусульманами, последователями Фомы Аквинского или философа Кьеркегора, лишь бы это был союз для действительной борьбы против оплота всякой реакции, в том числе и духовной. Вот почему я вспомнил священников страны басков, сражавшихся плечом к плечу с республиканцами против фашистских полчищ Франко. При известных, конечно, исключительных условиях, писал Ленин в 1909 году, священник может быть даже членом партии.

Мысль Ленина — классический образец марксистской постановки вопроса, вытекающей не из ловкой дипломатии, а из объективной диалектики жизни. Она применима и к другим тактическим трудностям. Буржуазная пропаганда давно усвоила, что посредством крикливых фраз о «левом» искусстве можно сделать попытку расколоть интеллигенцию и народ и, что не менее желательно для реакционных деятелей современного мира, вбить клин между нашей страной и её друзьями на Западе, среди которых немало людей, разделяющих иллюзии модернизма. Было бы, конечно, грубой ошибкой пойти на эту провокацию. Нет, если нашими союзниками в борьбе являются прогрессивные служители церкви, то тем более вредно расходиться из-за эстетических вкусов. Такой подход был бы сектантством, тоже в своём роде «левым», хотя и способным на самые правые эксцессы. Нельзя забывать, что модернизм, так же, как религиозные идеи, не простое заблуждение ума, а результат определённых общественных условий, создающих в сознании людей склонность к подобным болезням. Важнее всего победить эти условия сплочением всех революционных сил под знаменем демократии и социализма.

Значит ли это, что мы должны приспособить свою эстетическую теорию к тому или другому составу наших друзей в данное время? Разумеется, нет. При такой дипломатической гибкости можно скорее потерять уважение друзей. Я уже говорил о том, что уважают только принципиальность. Подлинных друзей она привлекает, а ложные не стоят хлопот.

Одно дело — бороться против общего врага вместе с верующими, и совсем другое — затеять какое-нибудь коммунистическое богостроительство. Не нужно доказывать, сколь нелепа и отвратительна была бы эта затея. Но так обстоит дело и в области искусства. Невозможно примирить марксистское мировоззрение с эстетикой модернизма, это два прямо противоположных потока идей, и всякая попытка такого примирения является богостроительством на свой лад.

Плеханов был совершенно прав, когда ещё в 1912 году заметил у тех же богостроителей склонность создавать «удивительную смесь социализма с модернизмом». Это явление существует и в наши дни, и такой «диалог» с людьми другого мировоззрения совершается, конечно, за счёт революционной теории. Художник имеет право видеть мир, как ему угодно, но те мудрецы, которые вместо ясной как день ленинской тактики ищут новые способы «просунуть хвост туда, куда не проходит голова», — по итальянской поговорке, приведённой однажды Лениным, — заслуживают самого отрицательного отношения.

Насколько честнее наша старая традиция, идущая от Ленина, Плеханова и всей лучшей марксистской литературы! Рассматривая модернизм в целом как поток идей и образов, имеющий ретроградное значение, мы обращаемся только к общественной мысли, включая сюда, разумеется, и мышление самого художника. Ему могут не нравиться наши идеи, но мы надеемся его убедить, если, конечно, этому не помешают мощные глушители, работающие и на волне казёнщины и на волне либерализма.

Будем рассуждать дальше, исходя из той же марксистской традиции. Как относиться к зарубежным художникам, чтобы не совершить грубой ошибки сектантства? Прежде всего нельзя экзаменовать наших друзей насчёт их эстетических вкусов, как нельзя спрашивать их, на пороге общего дома, верят ли они в бога или являются атеистами. Это — первое условие политического сплочения. Мы никого не стали бы отсекать напрочь, даже художников абстрактного направления, как это делает Пикассо, даже современную школу поп-арт, как это делают некоторые марксисты во Франции, допускающие «абстракцию». Мы не должны этого делать прежде всего потому, что марксизм требует от нас умения до некоторой степени отделить гражданский вопрос от эстетического. Мы не должны этого делать и потому, что не знаем заранее, какие пути развития в сторону здорового реалистическою начала может найти для себя тот или другой человек искусства. Нельзя заранее отвергать возможность этих путей — решающее слово в каждом отдельном случае всегда останется за художественной практикой.

Но, с другой стороны, мы не станем ослаблять принципиальное содержание наших взглядов, то есть придумывать хороший модернизм, заниматься политиканством и льстить знаменитостям. Мы не хотим унижать нашу позицию сочинением парадных легенд и не будем замазывать действительные факты или скрывать от художника историческую правду о судьбах искусства в эпоху упадка буржуазной культуры. А как он сумеет воспользоваться нашей правдой — это уже его дело.

Только на этом пути можно распутать сложный узел современного искусства, которое не исчерпывается понятием модернизма, но часто с большими потерями для завтрашнего дня всей нашей культуры уступает ему. Задача не из лёгких. Сумеет ли марксистская критика решить её и будут ли достаточно убедительны её аргументы, не запутается ли она сама в сетях, расставленных ей здесь на каждом шагу? Этого тоже заранее сказать нельзя. Может быть, да, может быть, нет. Все зависит от силы или слабости тех людей, которые найдутся для этого сложного дела, и особенно зависит от конкретных условий.

Только богословы создают атеистов, сказал Вольтер два века назад. Сказано слишком сильно, ибо не только богословы создают атеистов. И все же есть доля правды в словах Вольтера. На исходе средних веков защитники церкви своим усердием добились обратных результатов — отвращения к религии.

Бывает и так, что атеисты создают богословов. Это бывает в тех случаях, когда атеизм навязывается принудительно вместо борьбы за создание условий, исключающих религиозные заблуждения. Известны слова Фридриха Энгельса: «Единственная услуга, которую ещё можно в настоящее время оказать господу богу, — это запретить религию».

Отсюда вовсе не следует, что религия и атеизм имеют равное основание, что это два одинаково оправданных «видения мира», как любят теперь говорить. Отсюда следует только, что любую идею, даже самую верную, самую научную, можно превратить в богословие и тем отнять у неё или, по крайней мере, ослабить присущую ей силу убеждения.

В начале тридцатых годов лучшие произведения основателей так называемых современных течений привлекали, в общем, только людей, имеющих специальные интересы, что совершенно естественно. Теперь это уже не так. Повесьте любые выдумки модернистской фантазии, даже самые дикие, и вы соберёте большую толпу, состоящую в значительной мере из людей равнодушных к изобразительному искусству, но движимых жаждой вкушения запретного плода, желанием выразить свою независимость, модой и другими мотивами, не имеющими отношения к делу.

Что же, собственно, произошло, и нет ли здесь какой-нибудь связи с неудачными опытами воспитания общественных вкусов? Ведь реализм тоже можно превратить в богословие, имеющее своих атеистов. Что касается воспитания, то в этом благородном деле есть своя опасность — перевоспитание. Это хорошо объяснил Джон Локк, отец современной педагогики. Воспитатель должен внушить своему ученику норму разума, но для верного достижения этой цели ему необходимо себя ограничить, ибо нельзя держать живое существо в тисках слишком жёстких и многочисленных правил. Когда воспитатель действует методом просвещённого деспотизма, его деспотизм немедленно становится непросвещённым. Он либо превращает своего воспитанника в сломанное, пассивное и бездарное существо, простую пешку, или пробуждает в нем искру дикого анархического протеста и антимышления.

Жаль, очень жаль смотреть на тех, кто свой протест против «устарелых» методов воспитания общественного вкуса переносит на высокую традицию реализма в искусстве. Но если кому-нибудь можно поставить это в вину, то больше всего тем авторитетным эстетическим воспитателям, которые сначала превратили идею социалистического реализма в плоский штамп, а теперь открывают для себя и других штампы обратного типа, то есть бульварные истины западного обывателя, да ещё хотят втеснить их под видом новой версии реализма при помощи тех же «устарелых» методов.

Нет, этим дело не исправишь, разве что приведёшь к такому опустошению умов, которое может радовать только какого-нибудь современного Хулио Хуренито. Есть только один путь. Чтобы победить религию, нужно прежде всего предоставить людям свободу совести. Чтобы сплотить народы, нужно устранить малейшую тень национальной несправедливости. Право самоопределения вплоть до отделения так же необходимо, как необходима непримиримая борьба против всякого национализма, и оно является условием победы в этой борьбе. Так говорит нам азбука ленинизма, проникнутая единой глубокой диалектической мыслью.

То же самое и в нашем случае. Нужно предоставить тем, кому нравится кубизм, абстрактное искусство, поп-арт и всё, что угодно, их гражданское право наслаждаться своими радостями. Препятствием могут быть только контрреволюция, порнография и прочие эксцессы, да и здесь нужно быть очень осторожным в окончательных суждениях. Но почему бы не открыть для обозрения всех Малевичей и Кандинских, которые хранятся у нас в запасниках, и не выставить их в специальном помещении? Можно поручиться, что возбуждение вокруг этого запретного плода, ведущее к тому, что люди видят чудо там, где его вовсе нет, исчезнет через полгода, если не раньше. Зато одна из причин, превращающих реализм в «казённую поклажу», по выражению Пушкина, будет устранена. А если эти разумные демократические меры продолжить достаточно смело, соединив их с последовательной, нелицемерной борьбой за воспитание общественных вкусов в духе реализма, то марксистское мировоззрение не только завоюет себе новых друзей, оно будет импонировать даже врагам. Ибо враги тоже люди, знающие, с кем они имеют дело.

Пока существует обыватель, похожий на бурсака Помяловского, писал Ленин в «Государстве и революции», коммунизма не построишь. Вот почему весь разум коммунистической организации будущих человеческих отношений должен быть направлен на то, чтобы избежать казёнщины, рождающей не только в искусстве, и далеко не только в искусстве, особое «эстетическое наслаждение» от насмешки над истиной, добром и красотой, превращённых в общие места, особое желание портить, искажать, деформировать все вокруг. У нас теперь в моде социология — так вот что является главной социологической проблемой всей современной цивилизации на десятки лет, если не больше!

Человеку свойственно заслонять от себя великое малым, он не всегда отдаёт себе отчёт в том, что ему нужно и чего он хочет. А вы чего хотите, спросит читатель? Отвечу на этот вопрос следующим образом. Как существует то, что мы теперь называем ленинскими нормами жизни, так существуют соответствующие им понятия и способы мышления. Если эти понятия и эти способы мышления будут усвоены новыми поколениями людей, которые завтра станут хозяевами жизни, то можно не бояться ни тёмных сил, ни разброда умов.

«Должно ли это быть? Да, это должно быть!» Глубокие, сильно трогающие душу слова. Это слова Бетховена, он написал их на партитуре одного из своих последних произведений.

Опубликовано в журнале «Вопросы философии», 1968, № 1.
Электронная публикация на сайте justlife.narod.ru

(Оригинал статьи)

1. См. статью «Феноменология консервной банки» — «Коммунист» 1966, № 12 — В сб. «Кризис безобразия» М., 1968, с. 184.

2. Merz (нем.) — ненужные вещи, отбросы, «Мерц-бау» Швиттерса — комбинации старых тряпок и прочего мусора. Психологически это направление может быть понято как протест против лицемерного совершенства цивилизации.

3. Французский автор — Роже Гароди.