В патриархатном обществе, установившемся тысячи лет назад, фактически приниженное положение женщины (одна из постоянных тем ''Таис Афинской'' – высокое положение женщин и богинь первобытного строя, всемирно-историческое поражение женского пола на земле и Небе – затем) соседствует с формальным поклонением ей. Содержание многих известных изречений – самое прекрасное в жизни человека есть женщина – прекрасно проговаривает лицемерие названного поклонения: женщина – не человек, лишь главное украшение жизни человека. Нынешний рубеж тысячелетий стал эпохой эмансипации прекрасного пола на деле. Процесс пошел, но еще не дошел, еще скрещиваются потоки реакционного патриархата и загибов феминизации. Ефремов – один из главных идеологов процесса, в последних романах даже слегка дискриминирующий свой собственный пол, в ранних произведениях выступал как неосознанный патриархатник. В этих произведениях женщина – мечта мужчины, награда мужчине и т. д.. Не миновала чаша сия женщин и в таком зрелом произведении Ивана Антоновича, как ''На краю Ойкумены''. Главные герои уже образуют ''квадрат идеальных типов'', но без женщин (и ''в наказание за это'' – при слабо выраженной идеальности). Полный идеал – художник-мыслитель и воин-повстанец Пандион. Чувственный идеал – неисправимо архаичный художник-богатырь Кидого, предшественник Мвен Масса. Рациональный идеал – мудрый Кави. А очень скромный ''идеал'' – Ремд. Он входит в ''систему вершин квадрата'' в основном как один из неразлучной четверки (при том рано выбывший из нее), как друг Пандиона и Кидого, как брат Кави (современники Пушкина язвили в адрес его брата: ''Наш Лев Сергеич очень рад, что своего он брата брат''). Что касается женских образов, то можно, конечно, постараться усмотреть в Тессе полный идеал, в Ируме – чувственный, в Ньоре – скромный, а в матери Тессы (за неимением других кандидатур) – рациональный. Но лучше, наверно, видеть в первых трех – предвосхищение той феминиане, которую осуществлял художник Карт Сан в ''Туманности Андромеды''. Тоже чернокожая Ньора могла быть моделью ''Дочери Гондваны'', темно-бронзовая Ирума (если ее подружить с океаном) – ''Дочери Тетис(а)'', а синеглазая Тесса (предтеча Таис, алотелых туканок и их земной сестры Чары?) в крайнем случае (при ее смуглой коже) – моделью для третей ''дочери'' (древнего материка Лавразии, лежащего за океаном Тетис напротив Гондваны). В обеих феминианах художники исследуют – Пандион с севера на юг, Карт Сан с юга на север – разные типы женской красоты, больше телесной, не углубляясь в красоту женских душ. Это сделал художник (не живописец) Ефремов в своих романах, начиная с ''Туманности Андромеды''.
Итак…
Пандион Кави
???? ????
???? ????
Кидого Ремд
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Ветер Рен
Веда Эвда
Чара Низа
Мвен Эрг
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Гирин Ивернев
Сима Сандра
Тиллоттама Леа
Даярам Чезаре
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
???? ????
Эвиза Фай
Олла Чеди
???? ????
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
???? ????
Таис Эрис
Эгесихора Гесиона
???? ????
''Квадратура образов'' – не сквозная жесткая конструкция, просекающая все романы Ивана Антоновича, а тенденция к типизации. В самом чистом виде ''квадрат'' представлен в ''Туманности Андромеды'', главные герои которой – демонстративные идеалы в идеальном обществе. Например, гениальный Рен Боз, в общем, законно выражает рациональный идеал. Но если в частности… ''Когда-то наши предки в своих романах о будущем представляли нас полуживыми рахитиками с переразвитыми черепами'' (в законченном виде – одни черепа со щупальцами у марсиан Уэллса) возмущался Мвен, сам на рахитика не похожий совершенно. Рен, конечно, не критикуемая его другом карикатура, но при гениальной голове ''невысокая узкоплечая фигура'' позволяет вспомнить слова Мвена. Даже доброжелательная ко всем и дружески настроенная к Рену Веда ''нерешительно возразила'' – ''Мне Рен кажется каким-то беспомощным, еще незрелым мальчишкой…''. Правда, Эвда оспорила сомнения подруги: ''Это чловек смелого и могучего ума, громадной работоспособности… В сочетании с его способностями остальные его качества кажутся недоразвитыми…''. Такая апология чрезмерно рационального представителя рационального пола перекликается с защитой невозможно прекрасной представительницы пола прекрасного – Чары – от ее смиренного самоприговора, которую осуществила все та же умная Эвда при разговоре с Чарой во Дворце информации. Эвда четко обрисовала трогательную дисгармонию натуры Рена – как и очаровательную дисгармонию Чары. У нее самой некоторый перекос в сторону рационального за счет чувственного – впрочем, гармонии ее-то образа не нарушающий, лишь придающий Эвде интересное своеобразие. И все же относительно Рена… Забавная боязнь самого рационального и аскетичного Рена общей любимицы, самой чувственной и эротичной, ''пантерообразной'' Чары (ситуация забавней из-за очень тесной дружбы Рена с Мвеном – любовью и мужским соответствием Чары) заостряется его полным равнодушием к божественной (с эротичностью небесной, почти платонической) Веде, еще более всеобщей любимице. И ведь ляпнул же гений нелепость – ''… ваша пресловутая красота…''. Все-таки он, в какой-то мере, ''рахитик'' – причем ''умственный''. Чрезмерная рациональность обращается в свою противоположность. Неполную идеальность можно найти у всех других персонажей Ефремова (даже полных идеалов в ''Туманности Андромеды'', но у них она минимальна именно из-за отсутствия любых чрезмерностей – по критерию ''лезвия бритвы''), поскольку эти персонажы – не схемы. Определенное превосходство полных идеалов над чувственными, а рациональных – над скромными, в общем, преходяще. Юная Чара, задавшись целью, упорным самосовершенствованием могла бы достигнуть полного совершенства Веды в ее все еще молодые годы. И Низа, при тех же условиях, могла бы к зрелому возрасту Эвды сравняться с ней. Подобным образом – во всех соответствиях (первобытный Кидого, последуй он за Пандионом в поднимающуюся Элладу, имел бы все шансы ''последовать'' за своим другом к высотам полного идеала; и т. д.). Некоторое исключение – в отношении Таис и Эгесихоры. Таис появилась на свет двумя годами позже своей великолепной подруги и до самой ее смерти бросающегося в глаза превосходства не проявляла – хотя оно и намечалось. Рано погибшую Эгесихору Таис по-настоящему превзошла в своей мудрой зрелости, когда только ее идеальность и стала полной. Конечно – Эгесихора с годами тоже, скорее всего, углубляла бы свое чувственное совершенство приходящей мудростью. И все же разделение двух героинь на разные типы идеальности непреодолимо. Скорее всего, с годами скрытая изначальная особая идеальность маленькой Таис вышла бы из тени более узкой идеальности величественной Эгесихоры, не имевшей склонности к напряженному осмыслению мира и мучительному самоанализу Таис. А без этого не могло придти настоящей мудрости и только с ней – полной идеальности.
Особо нужно коснуться полной идеальности Веды Конг и чувственной идеальности Оллы Дез. Веда – самое полное выражение женского идеала Ефремова, его любимая героиня. Только ее он не просто упоминает – как Рена, Ветра и Эрга – в ''Часе быка'', но и рисует ее облик незадолго до Ухода. Более того – Веда, пожалуй, присутствует в основном сюжете ''Часа быка'' и под маской юной Оллы. Портрет Оллы неконкретен, но это тоже светлоцветная красавица с ''острым'' лицом (у Веды лицо ''узкое''). А вот в духовном плане Олла – явное подобие Веде, еще очень юной. Прежде всего, Веда – одна из лучших исполнительниц песен своего времени. Олла же (при никак не обозначенном песенном таланте – в отличие от Чары) является выдающейся исполнительницей танцев. Что еще существенней – Олла восторгается сильными личностями (проявляя снисходительность даже к злодеям из их числа). А Веда? В семнадцать лет она ''была влюблена в машиниста Спиральной Дороги – никого более могущественного … не могла себе представить…''. Перед тридцать седьмой звездной экспедицией молодая Веда полюбила героя двух – несмотря на молодость – звездных экспедиций Эрга Ноора (назначенного начальником третьей, командиром ''Тантры''). К зрелой Веде пришла ее звездная любовь к Ветру: ''когда я узнала вас, командовавшего всей силой Земли, говорившего с дальними мирами… Там, на ваших обсерваториях, вы могли быть сверхъестественным существом древних, как это они называли – богом!''. Уж не с интереса к великим личностям прошлого началась историк Веда? И не восторг ли перед кем-то командовавшим всей силой Земли подвигнул Оллу стать коллегой Ветра по космической связи? Во время опасной встречи с быком Ветер ''в глазах своей спутницы… не прочитал ничего, кроме откровенного восторга''. А ''в остром лице Оллы промелькнуло… разочарование'', когда вдруг появилась надежда, что ''тормансиане входят в Кольцо'' и на тоже опасные приключения рассчитывать не приходится. Наконец – и Веда, и Олла очень милы, притягивают практически всех. Здесь нужно затронуть деликатную тему возрастов женщин. Во время полета ''Тантры'' оставшаяся на Земле Веда названа историком, т. е. к тридцать седьмой звездной уже, скорее всего, получившей образование, как положено – в двадцать два года. Плюс четырнадцать лет полета ''Тантры''. ''Основной'' Веде – как минимум – тридцать шесть лет. На ''Темном пламени'' отправилась молодежь (даже Фай Родис – только сорок лет). Смело можно утверждать, что Олле – двадцать два года (общество Эры Встретившихся Рук похоже на общество Эры Великого Кольца даже деталями) или чуть больше. А с тем – видеть в Олле, когда она ищет в Грифе Рифте восхитительную сильную личность, близкую аналогию ее ровеснице Веде, когда та полюбила Эрга Ноора. Олла – явное подобие юной Веде, ''основная'' Веда – прогнозируемое подобие зрелой Олле. А проще говоря, Олла – Веда в юности, в этой юности идеал еще чувственный, в полный идеал не выросший.
Сопоставление Веды и Оллы из разных ''квадратов'' является удобным мостиком для перехода от анализа соотносимости ''вершин'' отдельных ''квадратов'' к анализу эволюции соответствующих ''вершин'' системы ''квадратов''. Но прежде два момента. Во-1, Низа Крит к полету тридцать седьмой экспедиции должна была в двадцать два года закончить обучение на астронавигатора. Т. е. Низа – примерная ровесница Веде (может быть даже немного старше). Ее ''юность'' – от Лоренцова сокращения времени при субсветовых скоростях, длительных снов между вахтами, узкого мира космического корабля, наконец – полного коллапса организма в течение нескольких лет. А если Низа могла идти, как младшая ''прижимаясь лицом к воротнику меховой накидки Веды Конг'', так это, видимо, в том числе из-за своего роста, меньшего, чем у Веды, в которой для Карта Сана воплотилась ''Дочь Лавразии'' ''со спокойными и прозрачными глазами, высокая…'' и далее по тексту. Во-2, если возможны дорастания скромных идеалов до рациональных и чувственных до полных, то вряд ли мыслимы совершенствования скромных идеалов до чувственных, а до полных – рациональных. Знания, ум, волю и т. д. можно целенаправленно развить, воспитать – но можно ли в той же степени повысить художественный дар? Хотя в ''Туманности Андромеды'' практикуется очистка организма от накопившейся энтропии – очень смелое вмешательство в природу человека – это, все же, скорее что-то вроде удаления аппендикса, нежели активное переустройство природы человека. Низа, например, может поднять себя до уровня Эвды, но вряд ли способна стать такой же художницей своего тела, как Чара, а маленькому Рену никогда не быть подобием высокому Ветру. Во всяком случае, радикальное изменение природных предрасположенностей человека Ефремов не предлагает ни в ЭВР, ни в ЭВК, ни тем более в предыдущих эпохах.
''Квадратура'' главных героев сохраняется от романа к роману. Но существенно меняются герои, их значимости. ''Туманность Андромеды'' представила невиданные прежде идеалы, в том числе идеальных героев, фантастических, поднятых над обыденностью – потому в законченном виде. Эпоха нуждалась в таких абсолютных героях и такие герои появились. Современники помнят ошеломляющее впечатление от того появления – впечатление миллионов. Идеальное не должно быть прямо материальным, буквально жизненным, законченные идеалы могут быть статичны. Некоторая плакатность, контурность, надуманность героев ''Туманности Андромеды'' (''розовыми'' обозвал их один маститый отечественный фантаст; другой, еще более маститый, нашел весь мир Эры Великого Кольца ''холодным'' и ''стерильным''; а третий написал рассказ ''Контакта не будет'', вышучивающий содержание романа) – не ее недостатки. Эти ''недостатки'' определяются характером и задачами произведения – характером и задачами того времени. В ''Лезвии бритвы'' Ефремов вплетает идеальное в реальное. Положительные герои положительны в разных отношениях – и жизненны, даны в динамике. Идеальное и реальное, светлое будущее и темное настоящее сведены в ''Часе быка''. Идеальные герои общества, по логике еще более совершенного, чем Эра Великого Кольца, неожиданно обнаруживают неидеальную жизненность, человеческие слабости, даже ломаются реалиями фактической Эры Разобщенного Мира. ''Всезнающая неласковая усмешка играла на… губах с ямочками в углах рта'' Оллы Дез – скульптуры памятника ''Темному пламени''. Все скульптуры памятника основывались на кадрах видеохроники ''Темного пламени'' – значит и Олла изображена на основе фиксации какого-то момента ее жизни во время экспедиции. Как же должно было стать больно озорной девчонке, совершенно не представлявшей, что такое реальное Зло, потому склонной идеализировать даже злодеев, чтоб ее жизнерадостная, светлая улыбка превратилась только что не в злую и циничную ухмылку. А ведь именно в образе Оллы высвечивается сама Веда Конг в юности. В ''Часе быка'' Эра Разобщенного Мира напрямую достала и Веду ''в последнее десятилетие ее жизни'': ''Незнакомая горькая черточка искажала ее губы, созданные для открытой улыбки'' – как у Оллы – когда и Веда (при том, что более мудрая, сильная, чем юная Олла – и более косвенно, чем последняя) соприкоснулась с мерзостями дикого прошлого. Так или иначе, горькие черточки искажали лица почти всех скульптур памятника членам экспедиции ''Темного пламени'', с мерзостями прошлого соприкоснувшимся непосредственно. Не только у Стругацких трудно быть богами в несовершенном обществе. Горькие черточки от разлада идеального настроя и реалий нашей Эры Разобщенного Мира у самого Ефремова обозначились в грустных сюжетных нюансах ''Часа быка''. Помимо названного – например, необязательное по законам жанра бесплодие в браках людей Земли и алых, как мечта, туканцев. Или того более – упоминание Фай ядерной войны на исходе Эры Разобщенного Мира, едва не уничтожившей земную цивилизацию. А участники экспедиции ''Темного пламени'' сблизились – не только в пространстве, но и во времени – со столь похожими на современников Ефремова тормансианами. Вир Норин, пунктирно обрисованный, пожалуй, как приближение к Дар Ветру, полюбил аллегорическую землианку нашего времени – Се-Тю. А к Чеди ''пришла жалость древнее чувство, теперь мало знакомое людям Земли'' (Эры Встретившихся Рук, не нашего времени). Вполне идеальной, Особенно будущей, Эвизе пришлось отойти на второй план, на острие противостояния людей Эры Встретившихся Рук и Эры Разобщенного Мира пришлось встать рациональной героине Фай Родис, более приспособленной для общественной борьбы (значимость Веды и Эвды ''Туманности Андромеды'' – обратная). Но и Эвизе, другим землянам, вышедшим из звездолета во враждебный мир Торманса, пришлось по-настоящему схватиться с нашими, практически, современниками. Часть погибла на Тормансе, а ''Все вернувшиеся (на Землю) жили недолго'' (в том числе звездолет не покидавшие – и Олла жила меньше своей предшественницы Веды). Т. е. члены экспедиции и по срокам жизни сблизились с джи Торманса и прямо с современниками Ефремова. Сопоставление Веды, экипажа ''Темного пламени'' с тормансианами иллюстрирует мысль Маркса, что ''… сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивидууму. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений''. Общественные отношения Эры Разобщенного Мира касательно Веды лишь слегка и косвенно присовокупились к совокупности общественных отношений Эры Великого Кольца – и по сущности Веды, созданной для открытой улыбки, пролегла горькая черточка. А когда на членов экспедиции ''Темного пламени'', являвшихся конкретными пересечениями совокупности общественных отношений Эры Встретившихся Рук, надвинулась плотно и прямо совокупность общественных отношений чего-то типа общественных отношений Эры Разобщенного Мира Земли – по их сущностям пошли не черточки, а настоящие черты, в пяти случаях перечеркнувшие жизни. Горькая черта, прошедшая по самому Ефремову на закате Оттепели, возможно, вызвала понижение идеальности героев Светлого Будущего. К такому выводу, в том числе, можно придти ''сравнивая аскетическую твердость как бы вырезанного из камня лица Фай Родис с мягким обликом Веды Конг. – Фай Родис во всем казалась плотнее, тверже женщины ЭВК – и очертаниями сильного тела с крепким скелетом, и посадкой головы на высокой, но не тонкой шее, и непреклонным взглядом глаз, расставленных шире, чем у Веды, и соответственно большей шириной лба и подбородка. Помимо этих, внешне архаичных (! – А. М.) черт большей психофизической силы крепости тела, Родис и внутренне отличалась от Веды Конг. Если к Веде любой потянулся бы безоговорочно и доверчиво, то Родис была как бы ограждена чертой (! – А. М.), для преодоления которой требовались уверенность и усилие. Если Веда вызывала любовь с первого взгляда, то Родис – преклонение и некоторую опаску''. Вот так – даже преклонение и опаску, как в наше доброе время (а ведь и робкий Рен Боз именно к рациональной и сильной Эвде Наль испытал просто любовь, без опаски). Среди персонажей ''Туманности Андромеды'' – люди разные, вплоть до Пур Хисса. А на инфернальный Торманс нужно было посылать своего рода спецназ, т. е. из множества людей Земли отобрать не самых типичных, ''по психике ближе к ЭРМ и ЭМВ'', как прямо сказал председатель Совета при обсуждении экспедиции на Торманс. Корректно было бы сравнивать Веду и Эвизу, Эвду и Фай. Да и процитированное сравнение проводит юная Чеди, для которой мудрость и способность к объективному анализу не являются самыми главными достоинствами. Но последний факт прорисован не четко, скорее имеет место прорыв прямой речи Автора. К тому же при обозначенном сравнении названа Эра Великого Кольца – т. е. через сравнение героинь сравниваются эпохи. И, в общем, хронологически следующая эпоха (ее представители) ближе, пожалуй, нашему времени, чем более близкая Эра Великого Кольца. Неожиданно – именно для Ефремова. По-моему, можно уверенно констатировать горькую черту в сущности Ивана Антоновича со второй половины шестидесятых годов, когда вся совокупность общественных отношений в стране (и не только) обрела негативную динамику. Потому – приближение к современности, приземление идеальных героев Будущего не только при их соприкосновении с Настоящим во время путешествия на замаскированной машине времени в это замаскированное Настоящее, появление у идеалов ''архаичных черт'', архаичных не только ''внешне''. Названная горькая черта преломилась в отказе Ефремова от прямой борьбы с негативами Настоящего именем Будущего (после ''поражения'' в связи с выходом ''Часа Быка''). В последнем изданном романе Ефремов опять, как в годы появления ''На краю Ойкумены'', делает свое дело с использованием сюжета архаического прошлого. Исторически-философский с элементами фантастики роман – это не есть суд над Настоящим именем Будущего, тем более не памфлет на злобу дня. В архаических образах архаического строя Ефремов без оглядки на мнения ''ответственных современников'' представляет прежние ''вершины квадрата''. Если они не столь приятно-идеальны, как герои ''Туманности Андромеды'' – так что с них взять, с архаических? Но, по крайней мере, нет претензий критиканов с ''Темного пламени''. Без прямой полемики Ефремов опять ставит в центр повествования полный идеал – Таис. Она, конечно, архаична – но, сквозь сетку горьких черт, задаваемых совокупностью общественных отношений архаического строя, в ней видна Веда Конг, как бы вжившаяся в исследуемую эпоху. Облик Таис раскрыт глубже всех других героинь Ефремова, дан в развитии, в обусловленности совокупностью общественных отношений. Это относится и к другим персонажам романа (кроме, в большой мере, загадочной Эрис).
* * *
В романах Ефремова присутствуют сквозные герои сверх ''универсальных квадратурных''. Например, ''сдержанная японка'' – Миико в ''Туманности Андромеды'' и Тивиса Хенако в ''Часе Быка''. Особо отмечу образы ''фей'' в этих двух романах – Онар и Се-тю. Скромные героини ''квадратов'' – все же именно героини, способные не только на стойкое самопожертвование, но и на прямую борьбу, драку в высоком смысле слова. А Онар и Се-тю – как хрустальные палочки: твердые, не сгибаемые, но хрупкие, не для контактного боя. ''Фея – героика обычной жизни, подруга мужчины, дающая ему радость, нежность и благородство поступков'' определила один из любимых женских типов патриархатного общества умная Фай. Ефремов не воспевает ''фей'', в общем не возможных в обществах Эры Великого Кольца и Эры Встретившихся Рук. Он констатирует наличие этого грустно-надежного типа ''Золушек'' в более примитивных обществах Острова Забвения и Торманса – т. е. Эры Разобщенного Мира.
