Тридцать лет назад умер Иван Антонович Ефремов — ученый, фантаст, мыслитель. Накануне его смерти, 4 октября 1972 года, страна отмечала пятнадцатилетие космической эры — годовщину запуска первого искусственного спутника Земли.

Тогда, осенью 1957-го, «Техника — молодежи» как раз заканчивала публикацию журнального варианта «Туманности Андромеды». События в романе происходили две тысячи лет после нашей эпохи (после того, как в процессе доработки рукописи писатель «скинул» одну тысячу). Но космос становился доступным и близким буквально на глазах — и в книжном издании «Туманности» Иван Ефремов заменил все конкретные даты «на такие, в которые читатель сам вложит свое понимание и предчувствие времени».

Он предчувствовал это время — свою знаменитую Эру Великого Кольца, — прекрасно понимая, что сроки ее прихода зависят не только и не столько от технического оснащения искусственных спутников и космических кораблей. Что глобальных изменений в обществе не может быть без не менее глобальной, гармоничной перестройки самого человека.

Но он верил, что рано или поздно такое время наступит. И заставил поверить в это не одно поколение.


Найти дракона

Он чуть было не стал моряком. Море Иван впервые увидел в Бердянске, куда из-за болезни младшего брата Ефремовы переехали из деревни Вырица Петербургской губернии. Тогда же — открытие Жюля Верна, Джека Лондона, Райдера Хаггарда — «нужных книг» из детства… А потом — революция, гражданская война, давно назревший развод родителей, переезд в Херсон, второе замужество матери — она уезжает с мужем, красным командиром, оставив детей тетке, которая вскоре умерла. Подросток Иван стал «сыном полка», дошел до Перекопа, был контужен под Очаковом, после чего на всю жизнь осталось заикание. А затем, прибавив себе год (все его юбилеи позже отсчитывали от 1907 года, а не от 1908-го, когда Ефремов действительно родился), едет в Петроград и поступает в мореходку.

Он служил простым матросом на Дальнем Востоке, в окружении «всякой шпаны», которую, впрочем, быстро поставил на место: Иван с детства увлекался играми с тяжелыми предметами и был невероятно силен физически. Но после нескольких рейсов Ефремов таки порывает с морем, сделав окончательный выбор в пользу науки — палеонтологии.

Возвратившись в Ленинград, он поступает на биологическое отделение физико-математического университета, откуда уходит после третьего курса: трудно совмещать стационарную учебу с постоянными экспедициями. Каспий, Урал, Сибирь, Дальний Восток, Якутия… Впоследствии Иван Ефремов войдет в мировую палеонтологическую науку как основатель принципиально новой дисциплины — тафономии, учения о «закономерностях могил», позволявшего отследить географию сохранения останков доисторических животных в слоях осадочных пород. Рукопись «Тафономия», написанная в начале 40-х, будет опубликована спустя десять лет, а всемирное признание получит лишь в 70-е. Сам же Ефремов, руководствуясь своей теорией, привезет из пустыни Гоби столько «драконьих костей», что сотрудники возглавляемого им Палеонтологического музея десять лет будут собирать из них скелеты динозавров. Именем ученого назовут несколько видов ископаемых животных. Но все это позже.

В 1935 году Иван Ефремов, экстерном закончив Ленинградский горный институт, защищает кандидатскую диссертацию, а в 1941-м — уже докторскую.

Начинается война. И только тогда Ефремов, которому уже за тридцать, становится писателем.


Утопия Великого Кольца

«Мне кажется, что у Вас есть литературное призвание, но горе Вам, если Вы слишком рано пустите его в ход, не сумев еще… создать самого себя», — советовал Иван Ефремов одному молодому автору. Сам он, еще служа на флоте, попробовал написать роман, но, «увидев свою беспомощность, прекратил занятия литературой на добрых восемнадцать лет».

Ефремов начинал в литературе с фантастических рассказов, которые сначала привели в восторг «изящным и холодным стилем» Алексея Толстого, а затем стали «сбываться»: так, в Якутии через несколько лет действительно нашли «алмазные трубки». Знаменитым писателя сделала историческая дилогия «Великая дуга»: «Путешествие Баурджеда» и «На краю Ойкумены». Затем — повесть «Звездные корабли». И, наконец, — «Туманность Андромеды».

Эта книга с самого начала — с той самой сокращенной публикации в «Технике — молодежи» (еще раньше отрывки из романа печатала «Пионерская правда») — кого-то потрясла, кого-то озадачила, а многих откровенно возмутила. В то время «на коне» была фантастика «ближнего прицела» — о картошке, величиной с арбуз, или тополе, растущем вчетверо быстрее обычного. И вдруг — масштабная, космическая картина отдаленного будущего человечества. К роману тут же пришпилили ярлык «утопия»: в общем-то, справедливый, но по тем временам уничижительный. Светлое будущее по Ефремову, хоть и однозначно коммунистическое, пестрело явными идеологическими «проколами». Все без исключения герои книги были учеными, философами, художниками и так далее, — то бишь интеллигентами. Похоже, что пролетариату в этом мире будущего места не нашлось. Равно как и коммунистической партии. При подготовке книжного издания «Туманности» Ефремову посоветовали ненавязчиво упомянуть в романе о ее руководящей роли; писатель, конечно, отказался.

Однако, несмотря ни на что, книга переиздавалась огромными тиражами и переводилась на множество иностранных языков. «Туманность Андромеды» даже экранизировали — правда, на редкость слабо. Ефремов тем не менее не стал громить провальный фильм или открещиваться от него: «Срубить сейчас весь труд коллектива, заявив, что поставили дрянь, — значит, вообще надолго остановить попытки экранизации н/ф!»

Травля романа в прессе поутихла и сошла на нет, а молодежь взахлеб зачитывалась «Туманностью», создавались клубы единомышленников, всерьез намеревавшихся строить будущее «по Ефремову». В советской литературе появилась масса произведений о космических полетах и всеобщем счастье. И вот уже «Туманность Андромеды» канонизирована в качестве рафинированного образца отечественной фантастики. Заговорили о «ефремовской» — а затем, разумеется, и об «антиефремовской» — струе в литературе. Именем классика оказалось весьма удобно обличать инакомыслящих.

После перестройки, во времена тотального ниспровержения авторитетов, на роман попробовали взглянуть по-иному. Так ли уж идеален «дивный новый мир» Ефремова? А ничего, что там узаконена эвтаназия? Почти искоренена «слепая материнская любовь»? А «Острова Забвения» — это место добровольного поселения асоциальных типов или все-таки «лагерь для диссидентов»?! Кое-кто из критиков инкриминировал Ефремову не больше и не меньше, чем… расизм: мол, «цветные» персонажи «Туманности» лишь подчеркивают превосходство Дар Ветра, чистокровного славянина! Мысль о генной памяти поколений — ее писатель подробнее развил в «Лезвии бритвы» — как оказалось, нетрудно отождествить с «лысенковщиной». Впрочем, не секрет, что сведением к примитиву можно обратить в свою противоположность любую глубокую идею.

Сегодня «Туманность Андромеды» трудно воспринимать иначе, нежели красивую сказку, которая вряд ли станет былью даже через пару тысячелетий. Но книгу продолжают читать и читают с удовольствием. Коммунистическое общество Ефремова остается привлекательным, несмотря на мощный прессинг по дискредитации идеи коммунизма как таковой. И теперь особенно явственно видно, что самое фантастичное в этой книге — люди. Все противоречия и вопросы, связанные с устройством их общества, парируются одним-единственным аргументом: они не такие, как мы. К ним нельзя подходить с нашими мерками и понятиями: они, люди будущего, совсем другие.

Только откуда они такие возьмутся на нашей Земле?


Комендантский «Час»

Именно на этот вопрос Иван Ефремов пытался ответить в «Лезвии бритвы» — книге о красоте, гармонии, духовном и физическом совершенстве. Критика восприняла роман более чем прохладно, хотя за читательским признанием дело не стало: «30—40 руб. на черном рынке, как Библия», — с удовлетворением отмечал писатель. «За одно только «Лезвие бритвы» женщины должны ему памятник поставить!» — утверждала жена Ефремова Таисия Иосифовна.

В этой книге критиков коробило многое: от серьезного отношения к йоге до… выражения женской красоты в сантиметрах! Именно Ефремов первым в Советском Союзе написал о «вайтлз» — таких привычных сегодня измерениях объема груди-талии-бедер красавиц (причем для него 90—60—90 — отнюдь не единственный приемлемый вариант!). В этой книге появляется и совершенно табуированная для советской литературы эротическая тема. «…Единственно в чем роман уязвим — это в непривычном для нас сексуальном аспекте, — писал Ефремов издателю. — Однако, поскольку секс является одним из опорных столбов психологии, нам так или иначе необходимо его осваивать, иначе мы не сойдем с повода ханжей и церковников».

Он верил, что люди, осознав закономерности красоты и гармонии, смогут путем самосовершенствования достичь идеала землян Эры Великого Кольца. Но он, человек огромной широты мышления, не мог оставаться непробиваемым оптимистом. И через тринадцать лет после светлой утопии «Туманности Андромеды» Ефремов создает ее продолжение, масштабнейшую не только в фантастике, но и во всей советской литературе антиутопию — «Час Быка».

Эту книгу не травили в прессе или на писательских съездах. Ее попросту запретили: вскоре после издания романа в 1970 году последовали записка в ЦК КПСС за подписью шефа КГБ Ю.Андропова, резолюция М.Суслова и специальное заседание Секретариата ЦК (12 ноября 1970 г.). Книга была изъята из библиотек и магазинов. Даже в официальном некрологе Ивана Ефремова «Час Быка» не был упомянут.

Хотя, казалось бы, прототип антигуманного общества планеты Торманс был налицо — китайская культурная революция угадывалась не только по разрезу глаз тормансианцев, но и вычислялась простым прочтением с конца имени главного идеолога планеты — Великого Цоама. И тем не менее в тогдашних верхах сообразили, что ефремовское «инферно» можно толковать значительно шире. Что ж, они были правы.

И сегодня роман читается все с тем же ощущением предутренней тревоги и тоски часа Быка. В э т о ефремовское будущее до сих пор без усилий веришь. Хотя хотелось бы верить — в «Туманность»…


Фантомы ноосферы

«Стереоскопичные», многоуровневые книги Ефремова обречены на то, чтобы каждое поколение перечитывало их по-своему, по мере того, как меняется внешний «контекст» — как в литературном, так и в более широком смысле. Этот процесс видел и сам писатель; правда, он считал, что все гораздо проще, что перемены происходят в одном направлении, раз и навсегда:

«Интересно, как изменяется литературное «окружение» моих произведений, — размышлял он. — Сначала «рассказы о необыкновенном» были в самом деле необыкновенны для советской литературы. Никто (абсолютно!) не писал так и на подобные темы. Затем, с прогрессом науки и распространением популяризации, рассказы потеряли свою необыкновенность… Когда писалась и издавалась «На краю Ойкумены», в советской литературе не было ни единой повести из древней истории… То же самое с «Туманностью». Непонимание коммунистического общества, порожденное сегодняшними (вчерашними) представлениями о классовой борьбе и классовой структуре, было перенесено вопреки классикам марксизма на будущее. А сейчас повести о полетах на звезды, об иных цивилизациях и будущем коммунизме уже стали обычными… «Лезвие бритвы» и по сие время считается высоколобыми критиками моей творческой неудачей… Эта книга пока еще не стала пройденным этапом, как все остальные… Точно так же в «Часе Быка» люди еще не разобрались… Чтобы «Час Быка» стал столь же обычным, как «Туманность», надо, чтобы прошло еще лет 15 поступательного движения нашей литературы».

После «Часа Быка» был историко-философский роман «Таис Афинская». А в конце жизни писатель начал работать над романом «Чаша отравы». Базируясь на идее В.Вернадского о ноосфере, фантаст намеревался проследить пути «отравления» сознания человека и человечества в целом всеми возможными методами: через религию, СМИ, псевдонауку и так далее. «Я хочу сказать, — пояснял Ефремов, — о том, что надо предпринять для очищения ноосферы Земли, отравленной невежеством, ненавистью, страхом, недоверием, показать, что надо сделать для того, чтобы уничтожить все фантомы, насилующие природу человека, ломающие его разум и волю».

…Сразу после смерти Ивана Ефремова в его квартиру нагрянуло с обыском КГБ. Тринадцать часов с помощью рентгена и прочих новейших достижений техники искали «идеологически вредную литературу». Не нашли. Позже из сенсационного откровения бывшего гэбэшника стало известно, что в органах существовала легенда, будто бы Ефремов — английский шпион, подменивший «настоящего» ученого где-то в Гоби. «Дело» «шпиона» насчитывало около сорока томов…

Было бы печально сознавать, что именно подобный трагифарс поставил точку на жизни космического мыслителя. Но ведь все только начинается…

Яна ДУБИНЯНСКАЯ
Зеркало недели № 38 (413) 5 - 11 октября 2002