ОБ ОДНОЙ ДИСКУССИИ НА ВЕЧНУЮ ТЕМУ.

С.В. Багоцкий

Одним из невинных развлечений отечественной интеллигенции 70-х - 80-х годов были нескончаемые рассуждения на  тему о биологическом и социальном в человеке. Мысль о том, что биологические вообще и генетические в частности факторы играют главную роль в нашей жизни и в нашем поведении приобрела в условиях советской действительности столь приятный для интеллигентного человека оттенок свободомыслия. Поскольку альтернативная точка зрения напоминала об академике Трофиме Денисовиче Лысенко и его учении…

Компромисс между социалистическим фундаментализмом и либеральным свободомыслием породил весьма беззубую концепцию "биосоциальной природы человека", позволявшую, с одной стороны, публично отмежеваться от взглядов Трофима Денисовича, а с другой стороны, - не прослыть злостным пропагандистом идейно чуждых взглядов.

Рассуждения биологов и философов о биосоциальной природе человека довольно быстро стали напоминать журчание ручья, текущего возле тенистых древ. Под это журчание очень хотелось заснуть и забыть о каких бы то ни было реальных проблемах.

Навевавшая сладкий сон концепция биосоциальной природы человека не устраивала наиболее последовательных и, пожалуй, наиболее умных участников дискуссии. Как с одной, так и с другой стороны. Радикальные биологи и, в особенности, генетики      презрительно фыркали по поводу нежелания, а зачастую и неумения своих оппонентов смело погрузиться в пучину современной биологии. А их радикальные противники, такие, как выдающийся философ Э.В. Ильенков шокировали свободомыслящую общественность заявлениями о том, что человек - это существо социальное,  а биологические рассуждения для понимания человека полезны не более, чем тривиальная мысль о том, что все мы состоим из атомов и молекул.

Время от времени в дискуссию встревало попечительное идеологическое начальство, озабоченное главным образом тем, что в ходе дискуссий изредка проявлялась непочтительность к Священным Коровам официальной идеологии, а, тем самым, и к самому начальству. В этом случае раздавался начальственный рык, сопровождавшийся, иногда, организационными мерами. Однако начальству не очень-то хотелось ссориться с биологами, памятуя о роли науки в современном обществе. Более серьезно пострадал главный оппонент свободомыслящих биологов, почти ортодоксальный марксист Э.В. Ильенков, покончивший с собой в 1979 году.

Вялотекущая дискуссия 70-х - 80-х годов являлась бледным отражением горячих споров, сотрясавших интеллектуальный мир по меньшей мере полторы тысячи лет. И придется признать, что в старые времена не знавшие генетики спорщики ставили проблему гораздо глубже, чем наши ученые современники.

В 70-е годы философы и философствующие естествоиспытатели спорили о том, определяется ли развитие и поведение человека биологическими или социальными факторами. Других сторон проблемы они не видели. Но еще 40 лет назад вопрос ставился совершенно по-другому.

В 1936 году ЦК ВКП(б) принял постановление с грозным названием "О педологических извращения в системе Наркомпроса", в котором была подвергнута критике т.н. "педология", т.е. наука о ребенке, ставящая своей целью комплексное изучение развития человека и факторов, это развитие определяющих. В некотором смысле критика была справедлива, ибо педология несла в себе явные черты преждевременного как для своего, так, возможно, и для нашего времени синтеза. Однако же в результате были подорваны попытки не только  преждевременного синтеза, но и своевременного анализа, что никак нельзя одобрить.

Очень поучительно взглянуть на то, с каких позиций постановление ЦК ВКП(б) критиковал педологию, в рамках которой находили свое место как представления о роли наследственности, так и представления о роли социальной среды в формировании человека. Это постановление... отвергало как роль наследственности, так и роль среды. Вернее не то чтобы отвергало совсем, а недвусмысленно подчеркивало, что человек - это не автомат, управляемый наследственностью и средой. У него и СВОЯ ВОЛЯ есть.

Великий Вождь, правивший в те годы нашей страной, в молодости учился в духовной семинарии. И, естественно, был знаком с точкой зрения Отцов Церкви по обсуждаемому вопросу. Как человек с незаконченным богословским образованием он достаточно глубоко понимал проблему, чем выгодно отличался от своих измельчавших наследников.

Проблема, о которой идет речь в настоящей статье, была поставлена полторы тысячелетия назад в дискуссии между Главным Теоретиком христианства Блаженным Августином и рядовым монахом Пелагием.

В те далекие годы представления о наследственности были гораздо более расплывчатыми,  чем в наши дни. Не менее расплывчатыми были представления и об окружающей среде. Но это не помешало уважаемым богословам сразу  и четко ухватить суть проблемы,  объединив наследственность и среду единым, не совсем научным, но чрезвычайно выразительным термином "Воля Божия". Этот термин оказался очень удачным для обозначения всей совокупности факторов, которые от человеческой воли никак не зависят.

Блаженный Августин и Пелагий спорили о том, зависит ли спасение души того или иного человека от Воли Божией, или же от собственной Свободной Воли человека,  реализующейся в надлежащем поведении. Иными словами - детерминирована ли судьба человека (в первую очередь, загробная) не зависящими от его воли факторами.

Блаженный Августин отвечал на этот вопрос положительно. Место на небе или в пекле резервируется индивидууму еще до рождения. Решение Высшей Силы по этому вопросу обжалованию не подлежит, как ни старайся. Пелагий же настаивал на том, что Главный Результат человеческой жизни определяется его собственным выбором, совершенным Свободной Волей.

Спорить с начальством - все равно, что плевать против ветра. Как сейчас, так и тогда. Поэтому неудивительно, что победу в споре одержал Главный Теоретик.  Однако прошли века и католическая церковь, всячески демонстрируя свое почтение Блаженному Августину, перешла на позиции Пелагия.

Почему же так произошло? Наверное, потому, что концепция Пелагия позволяла более эффективно управлять поведением умеренно набожной паствы. При этом перспектива посмертного воздаяния стала кнутом и пряником, позволяющим удерживать греховные поползновения в надлежащих пределах. В полном соответствии с тезисом о том, что "Наказание - это законное право преступника".

Блаженный Августин презрел такую возможность. Почему? Об этом мы можем только догадываться.  Можно предположить, что за концепцией Августина стояло стремление отмежеваться от тех,  кто примазался к христианству ради корыстных или коньюнктурных целей. Ибо истинная вера - она, как известно, от Бога, а коньюнктурщику все равно гореть в аду, сколь бы он не демонстрировал свою показную религиозность. Как справедливо писал уже современный поэт:

Нет большего позора,

Нет большего конфуза,

Чем трое в Божьем Храме

Со свечкою у пуза.

Все были коммунисты,

Все были атеисты,

И так преобразились!

Ну, надо же, артисты!

Подобная публика не вызывала уважения не только в наши времена, но и во времена Блаженного Августина. И мало кому из действительно верующих людей хотелось встретиться с такими господами в раю. Хотя нельзя не отметить, что борьба за чистоту рядов и стремление отделить чистых от нечистых порождают идеи и нравы, весьма далекие от гуманизма. И в церкви, и не только в церкви.

Говоря кратко, Блаженный Августин стремился отбирать людей для Царства Божиего,  а  Пелагий  - привлекать людей в него.  Так и в дальнейшем: когда стремились отбирать,  вспоминали концепцию Блаженного Августина,  когда стремились привлекать - концепцию Пелагия.

Во времена Средневековья и в католицизме и в православии концепция Пелагия была господствующей. Взгляды Блаженного Августина воскресли в эпоху Реформации. Их главным пропагандистом стал Ж. Кальвин, лидер радикального крыла протестантизма. В его редакции концепция предопределения приобрела достаточно мирские очертания, освящая отбор трудолюбивых и удачливых предпринимателей и освобождая их совесть от католических пережитков, заставляющих иногда вспоминать о том, что неудачники - это тоже люди. Ибо не люди они, а прирожденные грешники, которым в аду самое место!

По сути те же, если не слова, то мысли, употребляют по отношению к неудачникам сторонники концепции детерминированного поведения в 20-м веке. А чем детерминировано это поведение - генами или средой, в конце концов - не важно.

Таким образом, разоблачив и идейно разгромив педологию, товарищ Сталин вступил в борьбу, которая с переменным успехом продолжалась полторы тысячи лет до его рождения. И, в соответствии со своим образованием, а, главное, в соответствии с внутренней потребностью наиболее активной части советских людей, встал на позиции, проповедуемые католичеством и православием. Не вступая в более обычный для науки 20 века спор о том, детерминировано ли поведение человека  биологическими или социальными факторами, товарищ Сталин встал над дискуссией, заявив, что Человек - это не автомат, чье поведение детерминировано  определенной  программой,  генетической или социальной. И поэтому сама проблема, волновавшая наших интеллигентов в 70-е годы, не имеет смысла.

В 30-х годах для многих наших соотечественников подобная точка зрения была  самоочевидной.  Советское общество функционировало в явно неклассическом режиме, когда люди совершали то, что в обычных обстоятельствах совершить никак невозможно. И это не могло не вызывать восхищения.

Среди наиболее популярных у юношества произведений тридцатых годов - роман В. Каверина "Два капитана". Внимательный читатель сразу увидит под занимательной интригой романа глубокое философское содержание. Далеко не случайно главным противником живущих на пределе своих возможностей капитана Татаринова и Сани Григорьева является профессор педологии, который по роду своих научных занятий стремится выяснить, чем детерминировано поведение человека. Но капитан Татаринов и Саня Григорьев - слишком яркие личности, чтобы их можно было сравнивать с детерминированными автоматами. И назло всем теоретикам Саня находит следы экспедиции капитана Татаринова, а заодно завоевывает Катю.

Отношение Административно-командной системы к подобного рода ярким личностям было неоднозначным. С одной стороны, такие личности были нежелательными нарушителями спокойствия. А с другой стороны - в условиях деградации экономических рычагов именно они создавали реальные ценности и, тем самым, обеспечивали существование паразитирующей на них чиновничьей иерархии. А традиционный для Запада Homo economicus мирно отбывал рабочие часы, получал свою зряплату и ругал "нашу систему" за уравниловку и бюрократизм. Толку от него было немного.

По мере того, как обычный социализм превращался в "развитой", роль ярких личностей в обществе падала. Homo economicus мог обеспечить работу на не слишком плохом уровне, а другого, собственно, было и не надо. Параллельно с этим изменялись и взгляды общества на обсуждаемую проблему. Утверждалось представление о том, что судьба человека зависит от всего, чего угодно, кроме него самого. В качестве факторов, от которых зависела судьба человека, рассматривались и гены, и окружающая среда, и даже расположение звезд в      момент рождения (именно в это время и по этой причине начала расти популярность астрологии). А дискуссия между Блаженным Августином и Пелагием выродилась в малосодержательный спор о том, что в большей степени детерминирует поведение человека: наследственность или среда.

Очень занимательно, что в это же самое время изменилось отношение нашей общественности к брачным объявлениям и подбору брачных партнеров на научной основе. На героической стадии развития социализма идея замены свободного выбора плановой случкой рассматривалась как нечто совершенно неприличное. Идеалом был брак по Любви, т.е. по свободному выбору. А в 70-ых годах издания с брачными объявлениями стали рассматриваться, как неизменный атрибут цивилизованной жизни. Мечтать о Любви стало непрестижно.  Как и вообще мечтать.

Сходные процессы происходили и на Западе. И почти по тем же причинам. Капитализм становился все более и более корпоративным и монополистическим. А отдельный индивидуум все больше и больше превращался в винтик огромной машины. И вопрос заключался в том, куда именно лучше поставить этот винтик, так, чтобы он крутился с наибольшей выгодой и для себя и для предпринимателя.

Более того, представление о детерминированности человеческого поведения чем-то внешним вошли в западную культуру значительно глубже, чем в русскую. В первую очередь это было связано с различным отношением к работе в западной и советской (а, по-существу, в русской) культуре.

Для американца, в меньшей степени -  для европейца,  работа - это способ заработать деньги. И только. Русскому человеку свойственно более сентиментальное отношение к работе. Для него работа - это и дом, и родной коллектив, и клуб, и место, где можно получить удовольствие от трудовой деятельности. Знаменитый кинофильм "Служебный роман" мог быть создан только в России - описываемая в нем жизнь на Западе совершенно непонятна. Только русский человек может дома говорить о работе, а на работе - о женщинах. К сожалению, это не всегда способствует росту производительности труда и эффективности производства.

В России 30-х - 60-х годов было очень сильно развито представление о престижных и непрестижных профессиях. Престижными были разные профессии: летчиков, физиков,  геологов и т.д. И за попыткой оценить физиологическую предрасположенность к той или иной деятельности наш соотечественник неизменно видел посягательство на свое общественное положение. Ибо согласно сложившемуся в нашей стране менталитету бездарный ученый стоял неизмеримо выше высококвалифицированного рабочего. 

Советский человек выбирал профессию так, как выбирают любимую девушку, а американец - так, как партнершу в доме терпимости. Но еще граф Вронский справедливо заметил, что получить отказ у любимой девушки значительно обиднее, ибо отказ дамы легкого поведения свидетельствует исключительно о недостатке денег, в то время, как отказ любимой девушки ставит под сомнение Ваши человеческие качества.

В СССР за разговорами о генетическом разнообразии видели стремление тех или иных элитарных групп закрепить и передать потомству свое привилегированное положение; на Западе, конечно, тоже видели, но в меньшей степени и, в основном, в чисто академических и леворадикальных кругах, далеких от жизни и проблем большинства населения.

Из вышеизложенного понятно, почему в ХХ веке на Западе мысль о детерминированности человеческого поведения воспринималась спокойнее, чем в СССР. Однако же уставший от социализма российский обыватель к 80-м годам все более и более склонялся к мысли о том, что уши выше лба не растут. Тем более, что уровень доходов в ранее престижных "творческих" сферах стал ниже, чем в сферах, менее творческих, но более близких к повседневным житейским проблемам. Отношение к работе становилось все более и более западным. А вместе с этим и сглаживалась острота проблемы.      

А все-таки, как же в действительности? Можно ли считать человека автоматом с детерминированным поведением? Если да, то чем и в какой степени его поведение детерминировано? Если нет, то какие научные подходы к пониманию человеческого поведения мы должны искать?

К сожалению, для понимания человеческого поведения наука сегодняшнего дня может предложить лишь достаточно примитивные модели. Более интересный материал дает художественная литература.

Русская художественная литература дала два принципиально различных ответа на обсуждаемый вопрос. Поведение героев книг Льва Николаевича Толстого внутренне закономерно и детерминировано. Хотя траектория их индивидуального развития достаточно сложна и внутренне противоречива. А Федор Михайлович Достоевский, в отличие от Л.Н. Толстого и сам не знает, что выкинут его герои в следующую минуту.

В 19 веке в интеллигентных кругах господствовало детерминистское представление о поведении человека. Одни интеллигенты полагали, что поведение человека детерминировано наследственными задатками, другие вспоминали о социальной среде. Главная заслуга Ф.М. Достоевского перед философией заключалась в том, что он буквально сломал своим творчеством эти представления. Он показал, что поведение человека принципиально стохастично и непредсказуемо. И, тем самым, заговорил языком науки 20-го века. Надо думать, именно за это его и ценят многие великие и выдающиеся физики.

Стохастичность поведения обозначает, что у индивидуума существует несколько поведенческих стратегий, каждая из которой может с некоторой вероятностью реализоваться в определенный момент. У человека есть как "гены добра", так и "гены зла", которые тащат нас в противоположные стороны. И поэтому мы, с одной стороны, можем вести себя непредсказуемым образом, а с другой стороны, выбирать, какому гену подчиняться.

Точно так же наличие в окружающем мире разных социальных групп с разными системами ценностей делают человека относительно независимым от социальной среды и позволяют проявить... свои гены. У человека есть выбор, кому подражать; и он делает сознательный или подсознательный выбор, руководствуясь своими склонностями, в том числе и генетически обусловленными. Этот факт и порождает распространенное представление о том, что человеческое поведение генетически детерминировано. Надо думать, что такой механизм генетической детерминированности поведения возник уже в эпоху цивилизации, когда возникла реальная возможность выбирать разные стратегии поведения. В первобытном обществе, где социальная среда была более жесткой, таких возможностей не было.

Как это ни кажется удивительным на первый взгляд, но по мере развития цивилизации  роль генетически обусловленной составляющей в поведении человека, по-видимому, возрастает.  Поскольку ослабевают социальные ограничения.      

  В основе естественных наук 19 века стояло неосознаваемое предположение о том, что процесс изучение того или иного объекта никак не влияет на изучаемые свойства. С появлением квантовой механики это предположение было осознано и введено в надлежащие границы. Оказалось, например, что применять его к объектам микромира нельзя. А в наши дни в науку активно входит понятие «странный аттрактор», обозначающий сложный, внутренне неустойчивый объект, поведение которого может резко меняться при малом изменении начальных условий. Поведение таких объектов, во-первых, практически непредсказуемо, а, во-вторых, меняется в результате процесса их изучения. Человек – это, по-видимому, тоже странный аттрактор. Он неожиданен, непредсказуем и тем интересен. Куда интереснее, чем скучная модель человека, предлагаемая сторонниками генетической или средовой детерминации его поведения.